Человек в змеиной коже

В свое время писательство помогло мне подняться над косностью бытия в украинском захолустье. Там каждый думал о еде, и я тоже. Правда, готовить научилась поздновато.

Меня к еде как бы не допускали, ожидая, что я сама начну вникать. А мне было неинтересно. И лишь мамина болезнь заставила это сделать - вопреки уверенности взрослых в том, что я обязательно все испорчу.

Тогда я совершенно не думала ни о тетрадках с романом, ни о рисунках. На моих плечах две недели был дом, сестра-первоклашка и отец, работающий допоздна.

Я так бы и жила, пока мама не вернется из больницы, но нас отправили к бабушке. Было ой как комфортно, да и обидно - что ж я, опять, получается, не взрослая?

А бабушка, буквально через две недели после нашего приезда, слегла - и вот, получай, деревня, трактор. Страшно гордая вновь обретенной самостоятельностью, дня три я вела домашнее хозяйство без водопровода и туалета, - и, наконец, услышала, как бабушка говорит по телефону маме, что я сварила "непоганий супчик".

Вот там я и понимала, что труд есть Бог, и что надо прятаться от бабушки со своими тетрадками, абы не услышать грозное "шо ти там пишеш?!".

Большую часть моего украинского детства я провела в немногословии. После жизни в Литве суржик мне долго не давался, украинский все еще был языком телевидения и радио, да книг, чудом изданных в языковой форме, которая отчего-то забылась.

Ее писали другие - не те, от которых, как оказалось, у меня нет иммунитета. Их в моем детстве не было. Мои украинцы любили знание, музыку и кино уровнями выше их повседневности. 

Моя первая учительница украинского (и только за это я взяла в литагенты ее полную тезку Машу, хе-хе) была человеком, живущим на одной улице. И, если я сейчас хоть у кого-то слышу выговор, как у нее, в носу моем щекочет.

"Вчителько моя, зоре світова" - ее лицо и темные седые косы возникают перед моими глазами. Она сидит за столом, обводя взглядом строгих, теплых карих глаз наш класс, и обьявляет оценки за изложение... .

Напротив нашего дома была конфетная фабрика - мне всегда везет жить возле конфетной фабрики, как и вблизи от границы - и это успокаивало по дороге в детский сад. 

Да, впрочем, из школы тоже, - особенно, когда несешь домой не очень хорошую оценку. 

Однако, людей, ненавидящих любовь, в моем детстве не было. На одной чаше весов жил мой умственный, на другой - физический труд. Я оказалась еще и выносливой, мне доверили не только таскать по два полных ведра воды, но и сапать огород.

Я научилась говорить и суржиком, и на литературном, и даже о том, о чем говорили все - но с бабушкой я всегда говорила иначе. Она понимала сделанное, не требовала многих слов и рассказывала больше, чем кому-либо.

Она обнимала меня, как Богоматерь, и жалела за что-то - я толком тогда еще не понимала, за что. И лишь, обруганная в магазине ни за что, услышала от нее, плачущей за меня: "Дитино, скільки ще буде в жизні обід...".

Не знаю, почему, но при воспоминании о том моменте в душе моей опять и нежность, и твердость. 

И я знаю, что кожа моя, содранная кем-то, методично и жадно, снова нарастет. И они так никогла и не узнают, в чем секрет ее производства.